Я никогда не говорю о Европе или Азии, но о Евразии. Нет такого события, которое бы имело место в Китае или Индии и не влияло на нас, или наоборот. И так было всегда.
Джузеппе Тульчи. “La Stampa”, 20 octombrie 1983.
Марсель Мосс, этнолог и антрополог, принадлежащий социологической школе, признавал, что «от Кореи до Великобритании существует единая история, история евразийского континента».
Франсуа Тюаль “Une entreprise de rйsistance”, предисловие к Pierre Biarnйs, Pour l’Empire du mond»e, Ellipses. Edition marketing, Paris 2003, p. 7.
Я открыл то, что здесь, в Европе, корни находятся глубже, чем я думал. И эти корни, не отрицают фундаментального единства не только Европы, но и целого мира, протянувшегося от Португалии до Китая и от Скандинавии до Цейлона.
Мирча Элиаде , «L’йpreuve du labyrinthe. Entretiens avec Claude-Henri Rocquet, Pierre Belfond, Paris 1978, p. 70.
Румыния – перекресток Евразии
Тот, кто знает определение данное румынам Эженом Ионеску (“le Roumain est un animal nationaliste /румын – это националистическое животное), может показаться парадоксальным то, что Мирча Элиаде, который был настоящим националистом и вдобавок «пером Архангела»(1), в точности подтвердил концепцию Тучи и Мосса о единстве Евразии, содействовав ее развитию своей научной деятельностью.
И все же, Элиаде был твердо уверен в существовании этого единства, как следует и из того факта, что в разгар холодной войны он открыто отвергал узкое представление о Европе, которое хотели ему навязать защитники «западной цивилизации».
Он, на самом деле, с сарказмом высмеивал западнические представления, замечая «Есть еще на западе люди, для которых Европа заканчивается на Рейне, или самое большее в Вене. Их география глубоко сентиментальна: он приезжают в Вену в свадебное путешествие, дальше начинается чужая земля, возможно чарующая, но неясная: эти пуристы хотели бы поскрести русского и найти того, известного татарина, о котором слышали в школе. Когда они бросают свой взгляд на Балканы, то видят гигантское смешенье аборигенов, которое продолжается вплоть до Малайзии»(2).
Элиаде, как румын не был западным человеком с рождения, но принадлежал нации, которая зародилась на географическом перекрестке, в регионе, игравшем ключевую роль в переселениях народов, так что соплеменники Элиаде часто проявляли определенную склонность к синтезу и культурному посредничеству(3).
Как он сам говорил, «мы (румыны) осознаем, что находимся между Западом и Востоком. Вы знаете, что румынская культура является определенным «мостом» меду Западом и Византией, между Западом и славянским миром, восточным и средиземноморскими мирами. Говоря по правде, я осознал это недавно. Я почувствовал себя потомком и наследником культуры интересной потому, что находится она между двумя мирами: западным, чисто европейским и восточным. Я принадлежал обеим этим вселенным.
Западной, посредством языка, латинского по происхождению и духовному римскому наследию, обычаям. Но я принадлежал и культуре, на которую с неолитических времен влиял Восток. Это действительно для румына, но я уверен, что точно также себя ощущают и болгары и сербо-хорваты, в целом, все Балканы, Юго-Восточная Европа и часть России»(4).
В любом случае, еще в румынский период своей деятельности Мирча Элиаде мог «понимать те национальные традиции, которые делают Румынии, латинскую цивилизацию со славянскими и турецкими влияниями, мостом между балканской Европой и турецкой Евразией»(5). И из изучения румынского фольклора, корни которого теряются «в мире спиритуальных ценностей, который предшествовал возникновению великих цивилизаций Древнего Ближнего Востока и Средиземноморья»(6), и который включен в более широкий территориальный контекст, он пришел к убеждению в том, что юго-восточная Европа «составляет настоящий фундаментальный мост стратифицированных связей между европейским Средиземноморьем и Дальним Востоком»(7). На самом деле, во впечатляющем румынском этнографическом наследии, Элиаде нашел элементы, которые отсылают к мистическим темам и ритуалам, существующим в различных местах евразийского континента. Подвергнув компаративному анализу одну из самых известных румынских баллад – балладу о мастере Маноле, Мирча Элиаде пролил свет на целую серию аналогов, которые встречаются на обширном пространстве между Англией и Японией. Тематика жертвы, которая пронизывает балладу, характерна не только для Европы: «Мотив строительства, свершение которого требует человеческой жертвы, встречается в Скандинавии и у финнов и эстонцев, у русских и украинцев, в Германии, Франции, Англии, Испании(8)». Территория, которая охвачена этой темой, включает в себя и Китай, Сиам, Японию, Пенджаб. «На Востоке были собраны многочисленные свидетельства такого рода. Нет такого значительного места, который не имел бы, в реальности или легенде своей жертвы, живьем замурованной в фундамент»(9).
Некоторые характерные персонажи румынского фольклора ведут нас к очень древним евразийским фигурам. Таким является, например, случай демоницы Русалии или Йелеле, которые в румынской народной традиции описываются то как добрые, то как злые существа, из-за своей двойственности отнесенные Элиаде к типу «великих евро и афро-азиатских богинь(10)», «жестокие ритуалы которых встречаются повсюду в Азии и Евразии»(11). Наконец, через изучение традиций Европы и Азии, Элиаде, смог понять глубинное единство целого континента. «Постигая глубокое единство, которое существует между коренной культурой Индии, культурой Балкан и крестьянской культурой Восточной Европы я чувствовал себя как дома. Изучая определенные техники и мифы, я чувствовал себя в своей тарелке, как в Европе, так и в Азии. У меня никогда не было ощущения, что я сталкиваюсь с экзотической реальностью. Исследуя народные традиции Индии, я увидел, как проявляются структуры народных европейских традиций».(12)
Дакия, в частности, пишет Элиаде, «была в полной мере страной контактов. С доисторических времен и до начала эпохи модерна не прекращались влияния, шедшие с Востока и из зоны Эгейского моря. С другой стороны, в формирование народа и гето-дакской цивилизации играли очень важную роль иранский (скифский) и еще больше кельтский элемент. Вследствие этих влияний фрако-киммерийский субстрат принял специфическую культурную форму, отличавшуюся от культур балканских фракийцев. Наконец, римская колонизация привнесла массивный латинский пласт с долей эллинизма, так как римская цивилизация находилась в синкретисткой стадии»(13). Но позже, в период, который соответствует последнему этапу Средневековья, « были созданы румынские княжества вследствие великих нашествий Чингисхана и его преемников».(14)
Рассматривая фракийский мир целиком, Элиаде показывает важные аналогии, которые связывают его с одной стороны с германским миром, а с другой с Анатолией, Месопотамией, Кавказом, Ираном, Индией: к символизму узлов, например, относятся «определенные ритуалы, о которых сохранились сведения, как в германской среде, так и в фрако-фригийских и кавказских религиях».(15)
Небесное божество евразийских народов
На евразийском континенте и не только на нем Элиаде открыл «квазиуниверсальность веры в небесное божественное существо», сотворившее вселенную и гарантирующее земное плодородие (благодаря дождям, которые оно дает)»(16). Различные народы континента представляли его себе как имеющего человеческий образ Бога, который после того как установил моральные законы, поддерживает справедливость и наказывает тех, кто творит зло.
В «Трактате по истории религий» Элиаде приводит несколько примеров этого уранического божества, начиная с религий народов Арктики, Сибири и Центральной Азии. Творец земли и людей, гарант вселенского порядка, регулирования космических циклов и равновесия в человеческом обществе, небесный Бог, которому поклонялись уральские и алтайские народы предстает рачительный и главным хозяином мира «В общем, можно сказать, что верховное небесное божество у тюрко-монголов и угров сохранило гораздо лучше, чем у остальных народов, первобытные характеристики. Он не знает иерогамии и не трансформируется в бога бури и грома. Ему по-настоящему поклоняются, хоть и не изображают».(17)
Имя, которое дали ему тюрки и монголы «Тэнгри» (Небо, Бог), с одной стороны напоминает шумерское «дингир» («светлый», бог»), но с другой стороны отсылает к китайскому «Тьен» («небо», «бог неба»), также развивает и тесную связь между представлениями прототюрков и индоевропейцев. «Несомненно, – пишет Элиаде, что: 1) Небесное божество относится к самым древним прототюркским слоям, 2) Сходства с небесным протоиндоевропейским божеством достаточно очевидны и 3) В общем, структура религиозности индоевропейцев ближе всего к религии прототюрков, чем религия любого другого палеоазиатского или средиземноморского народа»(18). В любом случае уранический смысл тюрко-монгольского Тэнгри и китайскогоТьен выражают и санскритское имя Варуна и греческое Уран. Также уранической является и концепция божественного, которая была характерна для древнего Ирана, тот факт, чтоАхурамазда – это «фигура, соответствующая Варуне»(19). В том, что касается греков, «Уран исчез из культа на заре истории и был заменен Зевсом, имя которого ясно демонстрирует его небесную суть».(20) Но фигура греческого Зевса соотносится с латинским Юпитером, небесная натура которого открывается в том, «что как все небесные боги, Юпитер наказывает молнией»(21). И ему поклонялись на вершинах гор, то есть в местах, наиболее близких небу.
Частичными формами небесного Зевса являются Таранис (у кельтов) Перкунас (у балтов) и Перун (у протославян). В свою очередь, в германских землях ураническим фигурами являются Один (Вотан) и Тор (Донар). И здесь Элиаде настаивает на сходствах, которые связывают германский мир с сибирским и центральноазиатским. «Богатой на подробности, даже если они и являются спорными, которые Элиаде исследует как крупный специалист, является область аналогий между магическими практиками центральноазиатских шаманов и североевропейских магов, которые по собственному желанию могли превращаться в волков, чтобы изгонять, в качестве «псов Господних» злых духов и вести борьбу с колдунами и ведьмами». (22)
Элиаде отмечает, что имперская идея китайцев и монголов напрямую связаны с ураническим монотеизмом. «В письме, которое хан Мунке, с Вильгельмом де Рубрукусом отправил королю Франции,- пишет Элиаде, – встречается самая наивысшая оценка предназначения монгольского народа: «Это приказ предвечного Господа: на небе есть только один вечный бог, а на земле будет существовать один господин – Чингисхан, сын Бога!». На печати Чингисхана было написано: «Один Бог на небе, а Хан – на земле. Печать владыки мира» (23)
1. Cfr. C. Mutti, Mircea Eliade e la Guardia di Ferro, Edizioni all’insegna del Veltro, Parma 1989 şi C. Mutti, Le penne dell’Arcangelo. Intellettuali e Guardia di Ferro, SEB, Milano 1994.
2. “Il existe encore de trиs honnкtes occidentaux pour qui l’Europe s’arrкte au Rhin ou tout au plus а Vienne. Leur gйographie est essentiellement sentimentale : ils sont allйs jusqu’а Vienne pendant leur voyage de noces. Plus loin, c’est un monde йtrange, attachant peut-кtre, mais incertain : ces puristes sont tentйs de dйcouvrir sous la peau du Russe le fameux Tatar dont on leur a parlй а l’йcole ; quant aux Balkaniques c’est avec eux que commence l’inextricable ocйan ethnique des natives qui se prolonge jusqu’en Malaisie” (M. Eliade, L’Europe et les rideaux, “Comprendre”, 3, 1951, p. 115).
3. cfr. C. Mutti, Eliade, Vвlsan, Geticus e gli altri. La fortuna di Guйnon tra i Romeni, Edizioni all’insegna del Veltro, Parma 1999, pp. 16-20.
4. M. Eliade, L’йpreuve du labyrinthe. Entretiens avec Claude-Henri Rocquet, Pierre Belfond, Paris 1978, p. 26-27 şi 116.
5. Anna Masala, Eliade e la civiltа turca preislamica, оn: AA. VV., Confronto con Mircea Eliade. Archetipi mitici e identitа storica, Jaca Book, Milano 1998, p. 188.
6. M. Eliade, Da Zalmoxis a Gengis-Khan, Ubaldini, Roma 1975, p. 7.
7. Roberto Scagno, Mircea Eliade: un Ulisse romeno tra Oriente e Occidente, оn: AA. VV., Confronto con Mircea Eliade, cit., p. 21
8. M. Eliade, Struttura e funzione dei miti, оn Spezzare il tetto della casa, Jaca Book, Milano 1988, p. 74-75.
9. M. Eliade, Commenti alla Leggenda di Mastro Manole, оn I riti del costruire, Jaca Book, Milano 1990, p. 31-32.
10. M. Eliade, Il mito della reintegrazione, Jaca Book, Milano 1989, p. 23.
11. M. Eliade, Il mito della reintegrazione, cit., p. 24.
12. M. Eliade, L’йpreuve du labyrinthe. Entretiens avec Claude-Henri Rocquet, cit., p. 74.
13. M. Eliade, Da Zalmoxis a Gengis-Khan, cit., p. 142.
14. M. Eliade, Da Zalmoxis a Gengis-Khan, cit., p. 25.
15. M. Eliade, Immagini e simboli, Jaca Book, Milano 1987, p. 95.
16. M. Eliade, Trattato di storia delle religioni, Boringhieri, Torino 1972, p. 42.
17. M. Eliade, Religione dei Turco-Mongoli, extras din “Le civiltа dell’Oriente”, vol. III, Gherardo Casini Editore, Roma 1958, p. 854.
18. M. Eliade, Trattato di storia delle religioni, cit., p. 72 notă.
19. M. Eliade, Trattato di storia delle religioni, cit., p. 81.
20. M. Eliade, Trattato di storia delle religioni, cit., p. 87.
21. M. Eliade, Trattato di storia delle religioni, cit., p. 89.
22. Giovanni Battista Bronzini, Le credenze popolari nell’ottica eliadiana, оn: AA. VV., Confronto con Mircea Eliade, cit., p. 160.
23. M. Eliade, Trattato di storia delle religioni, cit., p. 70.